часа у нас были готовы билеты и туристические визы, — ухмыльнулся Джон. — А ведь все как один твердили мне, что даже если удастся к вам попасть, меня забьют камнями разгневанные коммунисты прямо у мавзолея.
— Жуть! — ужаснулся я. — Читали «1984»?
— Мистер Оруэлл написал ее о вас, — ухмыльнулся мистер Уилсон.
— Но он же у нас не был, — с улыбкой развел я руками. — Зато много работал в BBC. Выводы очевидны — он просто описал то, как работает ваша пропагандистская машина.
— Я вижу тоталитаризм! — указал Леннон на катающихся с горки, укутанных в толстые шубки детей во дворе детского сада. — Вы сажаете детей в концлагеря!
— Теперь ты знаешь слишком много, и нам придется тебя убить, Джон, — горько вздохнул я.
Телохранитель Леннона по имени мистер Смит на всякий случай напрягся.
— Ваша пропаганда работает не хуже нашей, — заметил мистер Уилсон.
— У нас не пропаганда, а средства массовой информации, — поправил я.
— Посмотрите местное телевидение, мистер Леннон, — попросил посол. — Патриотические речи мистера Ткачева — бледная тень того излучения, которое промывает мозги населению.
— Я смотрел вчера перед сном, — ответил он. — Какие-то новости. Не понял ни слова, но там я не увидел ни одной лоснящейся самодовольством и звенящей драгоценностями рожи — одни работяги и крестьяне. И все они выглядели вполне довольными. Черт, да им просто не с чего быть недовольными! — хохотнул Джон. — Если у них зарплата в две сотни фунтов и бесплатное жилье! А эти цены? Я купил настоящую кожу! Настоящий мех! Штаны и куртка за семьдесят девять рублей! А у вас здесь вкусное пиво? — резко поменял тему, повернувшись ко мне.
— Я не знаю, мне пить еще нельзя, — с улыбкой развел я руками. — Дядь Вить, у нас пиво вкусное?
— Вкусное, — подтвердил товарищ полковник. — В пивной вон там, — указал направо. — Немец варит, пивовар в седьмом поколении.
— Шутите, Виктор? — уточнил Леннон.
— Шучу, — улыбнулся дядя Витя. — Но пиво и вправду хорошее. Я бы тоже выпил.
— Поехали тогда за пивом, — решил я.
Это уже заготовка — мне пить при английском после нельзя, а гостям накатывать полезно, поэтому нужно выделить им уполномоченного собутыльника.
— Прозвучит удивительно, но пиво здесь и впрямь приличное, — отвесил комплимент мистер Уилсон. — Не такое хорошее как у нас, но не такие помои, как, например, в Италии.
— Это что, комплимент моей стране? — вернул я ему подколку.
— Не один вы стараетесь быть объективным, — ухмыльнулся он.
— Хотел бы я поскорее стать совершеннолетним и тоже пить пиво, — вздохнул я.
Леннон заржал и одобрительно хлопнул меня по плечу:
— Вот теперь ты говоришь как нормальный подросток!
— Ничего, еще наверстаешь, — хлопнул по другому дядя Витя.
Пивнуха тоже моя, но я в пивоварении разбираться поленился, поэтому отдал на откуп специалистам. Пивоварня здесь своя, в виде кирпичной пристройке к кирпичному же одноэтажному зданию со столиками внутри. Стулья не полагаются — такая вот в СССР особенность, но правильные пивные кружки в наличии, равно как и ряд закусок — от кальмаров до сухариков. В зале практически пусто, только в дальнем от нас углу культурно отдыхала пятерка китайцев, у которой сегодня выходной.
— Три сорта? — спросил Леннон, посмотрев на висящий над стойкой, рисованный от руки плакат с несущей пивную кружку улыбающейся девушкой и «пивной картой» из трех пунктов.
— Три! — подтвердил я. — Светлое, темное и ирландский эль.
— Ирландский? — полезли у звезды глаза на лоб.
— Просто сварено по ирландскому рецепту, — пояснил дядя Витя.
— Сравним, мистер Леннон? — спросил посол.
— Почему бы и нет? — согласился тот.
Немного завидно.
Трехлитровки с темным напитком заняли свое место в паре авосек — дядя Витя не постеснялся напрячь одной из них посла, а Леннону вручили кружки. Я тем временем набрал здоровенный пакет закусочного ассорти, и мы вернулись в РАФик.
Дядя Витя явочным порядком занял позицию разливающего, а я расстелил на пустом месте газету, на которую выложил свертки с закуской, себе оставив соленый арахис.
Никому не дам.
— Ну, за знакомство! — прозвучал первый тост, и мужики пригубили пенного под завистливыми взглядами обязанной оставаться трезвой охраны.
— А неплохо! — оценил Леннон.
— Я рад, что у вас нет повода уличить меня во лжи, — промокнул рот платочком посол.
— Мне вот, — дядя Витя с хрустом оторвал кусочек ельца. — «Гиннес» ваш нравится, а вот в Германии когда бывал, — оторвал зубами кусок мякоти, с ухмылкой уточнив. — В сорок пятом, ходил в их бирштубе и кнайпе, и как-то не понравилось.
— Интересный способ заниматься туризмом, Виктор, — хохотнул Джон.
— Может быть, в приличных пивных в это время отдыхал ваш командный состав? — предположил посол.
— Может! — гоготнул не обидевшийся полковник. — Я тогда в младших лейтенантах ходил, кто меня в приличное заведение пустит?
— А какая у вас зарплата, мистер Уилсон? — спросил я.
— Это — неприличный вопрос, мистер Ткачев, — погрозил мне пальцем мистер Уилсон и захрустел сухариком. — Но вы все равно узнаете, поэтому я сэкономлю ваше время — около ста восьмидесяти тысяч долларов в год.
— Ничего себе! — неподдельно удивился я. — А наши послы полторы тысячи рублей в месяц в среднем получают.
— Я не удивлюсь, если кто-то из них однажды решит не возвращаться домой, — ухмыльнулся посол. — Я бы за такие гроши никакого патриотизма не испытывал.
Зреет один такой, Аркадий Николаевич Шевченко, нынче — личный друг и не менее личный советник Громыко. В моей версии реальности такие регалии давали функционеру неприкосновенность, но теперь все «личные» под усиленным наблюдением, и на конкретно этого деятеля папочка кропотливо собирается. Андрей Андреевич, если ему показать доказательства, за лучшего друга заступаться не станет — не такой человек.
— И в этом огромная разница между нами, — кивнул я. — У нас Родину любят не за деньги, а комплексно, за совокупность доступных для индивида благ и возможностей. Ну и потому что предки здесь жили, значит и мы должны!
— Выпьем за патриотизм, который у каждого свой, — предложил посол.
Мужики накатили, откушали рыбки. К этому моменту мы добрались до окраин Хрущевска, и к припаркованному на обочине дороги автобусу, по проторенной тропе, из леса потянулась группа в пару десятков пенсионеров с лыжными палочками.
— А почему на них нет лыж? — спросил Леннон и гоготнул. — Дефицит?
Наши хохотнули, мистер Уилсон ухмыльнулся, показав, что тоже «в теме», а я объяснил:
— С лыжами у нас все хорошо, но здесь они не нужны — эти товарищи занимаются в кружке так называемой «финской ходьбы», ежедневно ходят на длинные пешие прогулки с лыжными палками — очень полезно для здоровья.
— В СССР такой ходьбой занимается вся политическая верхушка, — добавил разведданных посол.
— Что, конечно же, делает этот спорт для пожилых людей орудием кровавой большевистской пропаганды, — кивнул я.
Поржали, наполнили кружки заново. Леннон потянулся к кульку с орешками, и пришлось надавать жабе по ушам, поделившись с интуристом вкуснятиной.
— Ты умеешь кататься на лыжах, Джон? — спросил я, проводив тоскливым взглядом полную Ленноновскую горсть.
— Немного, — кивнул он. — Если обмотаешь деревья чем-нибудь мягким, я даже рискну скатиться с горы.
Поржали.
— Я надеялся немного с тобой поиграть, — выкатил просьбу Джон.
— Поиграем, — пообещал я. — Жутко интересно, что из этого получится.
— Для меня достали твои телеконцерты, — добавил он. — Отличные соло!
— Спасибо, — поблагодарил я и похвалил звезду в ответ. — Вы указали рок-музыке путь, а я просто иду по вашим следам.
— Не помню, чтобы мы сочиняли диско! — гоготнул Леннон.
Почти семь градусов в пиве, эффект — на лицо, даже мистер Уилсон галстук ослабил.
— У рок-н-ролла специфическая аура, — развел я руками. — Много лет прошло с тех пор, как вы пили чай с Ее Величеством, но он все еще считается музыкой для маргиналов. Старперы, — презрительно усмехнулся. — Многие из них любят смешивать все новое с грязью, искренне считая, что они-то в молодые годы были гораздо лучше нас. Спорим мистер Уилсон в свое время участвовал в массовых оргиях в кампусе Оксфорда?
— Колитесь, мистер Уилсон! — потребовал Леннон.
— В оргиях мне не доводилось принимать участия, — натянув на рожу расстроенное выражение, сознался (или соврал) посол. — Но отчасти мистер Ткачев прав — я знаю немало поборников строгих нравов, которые в молодости вели себя еще хуже, чем современные хиппи.
— Адренохром! — глубокомысленно выдал я.
— Адрено… что? — не понял Леннон.
— Мне этот термин тоже не знаком, — поддакнул мистер Уилсон.
— Вещество, образующееся в результате окисления адреналина, — пояснил я. — Экстремально богатые сатанисты добывают его из мозга жутко напуганного ребенка, которого приносят в жертву.
В машине повисла тишина.
— А может
